КОМАНДИРОВКА В КИТАЙ

КОМАНДИРОВКА В КИТАЙ

На втором году обучения в институте я познакомился с этнографом и известным исследователем Средней Азии и Киргизии, доктором исторических наук, профессором Саулом Матвеевичем Абрамзоном. Он предложил мне работу по переводу рукописей с кыргызского языка на русский и наоборот. Я был рад предложению, это могло немножко поддержать меня материально, так как в это время я жил только на стипендию 250 рублей в месяц, которую получал за учебу без троек. Другой материальной поддержки у меня не было. Иногда вместе с другими студентами по выходным дням мы разгружали баржи в Ленинградском порту, за что нам давали по буханке хлеба, которую мы съедали всухомятку, возвращаясь назад в общежитие. А познакомился я со знаменитым ученым и автором первого советского издания по истории кыргызов следующим образом. Прихожу я в институт и смотрю почту, а там записка: «Курманову Карпеку! Прошу вас прийти ко мне домой. Профессор Абрамзон» и адрес… Жил он на Университетской набережной рядом с Кунсткамерой. Я пришел к нему домой, меня напоили вкусным чаем с вареньем, и мы договорились вместе работать.

В 1947 году, летом профессор Абрамзон выезжал в научную командировку в китайскую провинцию Синьцзян, где проживали этнические кыргызы, сбежавшие из страны в 30-е годы в период коллективизации. С. М. Абрамзон изучал их первозданные, не затронутые советским строем традиции, быт, одежду, обряды, пищу и т.д. Я тоже был участником этой экспедиции и, работая рядом с профессором, узнал очень много интересного и поучительного из истории своего народа. Там я познакомился с такими интересными личностями, как Мон-ажы и Осмоналы Жынайлак. С каждым из них были связаны интересные страницы истории, как на кыргызской земле, так и в Китае.

Осмоналы Жынайлак был зажиточным баем, ростовщиком на своей прежней, «советской» родине – в Наукатском районе Ошской области. В 30-х годах, когда с перегибами и злостными нарушениями проводилась насильственная коллективизация, Осмоналы бежал в Китай, чтобы избежать конфискации имущества и раскулачивания. Он бежал вместе с двумя взрослыми сыновьями на трех лошадях. У каждого сына на поясе был привязан кушак (матерчатый пояс) с золотыми монетами и слитками. Когда они приблизились к границе, то были замечены пограничниками, которые устроили погоню за ними со стрельбой из винтовок. Лошадь одного из сыновей была убита. Осмоналы, соскочив со свой лошади, снял с сына кушак с золотом и, поцеловав его, сказал: «Поручаю тебя Богу, оставайся». Вскочил на свою лошадь и бежал со вторым сыном за границу. В Китае, встретившись со своими сородичами, Осмоналы зажил прежней богатой жизнью и дал себе зарок – больше не одевать на ноги обувь и не садиться на лошадь. Отчего за ним и закрепилось прозвище Осмоналы «Жынайлак», то есть Осмоналы «Голоногий». Мне и Абрамзону хорошо знавшие его люди рассказывали, что никогда не видели – ни зимой, ни летом, – чтобы он носил обувь или садился на лошадь. Почему он дал такой зарок и в связи с чем, никто не знал. Будучи в гостях у него дома, мы с его позволения потрогали руками подошву его ног и удивились ее твердости и толщине. Это было какое-то подобие автомобильной покрышки. Жынайлаку было уже за 60 лет, но он выглядел моложавым человеком с красными щеками, седыми волосами, редкой бородкой и усами.

Он с радостью сообщил нам о том, что оставленный им во время бегства сын остался жив и здоров, участвовал в войне, сейчас работает председателем колхоза в Наукатском районе. Аксакал мечтал встретиться с ним там или здесь, в Китае. Потом местный болуш – (управляющий) Жусупбек, у которого было две жены: одна киргизка, другая китаянка, – шепотом доверительно рассказывал, что в 1946 году к ним приезжал министр из Кыргызстана Х. Кольбаев с подарками и проводил агитацию за возвращение домой. Обещал не трогать их богатство, не раскулачивать и т.д. Спрашивал: «Можно ли верить большевикам, как ты думаешь?». Я, помню, ответил ему уклончиво, мол, решайте сами, но все же высказал сомнение, что навряд ли им оставят их многочисленные табуны лошадей, крупного рогатого скота и баранов, так как там даже колхозы не имеют такого богатства. Например, стада, которые имеет Мон-ажы.

При встрече с Мон-ажы, а он был из кыргызских аристократов, он, по нашему обычаю, стал расспрашивал меня о моем родословии, родителях и т.д. Я ему рассказал, что я выходец из Джумгала, из племени саяк, рода кургак, внук родоначальника Курмана Лепесова, сын Шамседина. Он сказал, что слышал о моем деде, когда еще жил в Кыргызстане. Поэтому он однажды оседлал для меня своего коня Тулпара, чего прежде, по словам его окружения, никогда и ни для кого не делал. Все узнавшие об этом местные кыргызы были очень удивлены. Я тогда был пацан и не придал этому особого значения. Но спустя много лет, обдумывая этот необычный случай, прихожу к выводу, что этот знак особого внимания ко мне он оказал в честь моего деда Курмана Лепесова.

Сын Мон-ажы – Исхакбек Мониев – был генералом в Народно-Освободительной Армии Китая (НОАК), которой командовал Мао-Цзэдун. Поэтому его отец имел огромный авторитет не только среди своих сородичей, но и среди китайских властей…

В 1995 году, читая лекцию студентам Ошского филиала Института переподготовки и повышения квалификации кадров при КНУ им. Ж. Баласагына, я рассказал им об этой моей поездке в 1947 году в Китай и встрече с Мон-ажи. Во время перерыва ко мне подошел молодой человек и сказал, что Мон-ажы его родной дед и что он просит меня быть гостем в его доме. У него дома на почетном месте висел большой портрет Мон-ажы и его сына Исхакбека Мониева. Мы долго сидели и беседовали, вспоминая о его выдающихся предках, прославивших всех кыргызов.

Неожиданная встреча

Однажды в 1952 году, идя вниз по бульвару Дзержинского, я заметил двух мужчин, сидящих на скамейке. Они упорно смотрели на меня, забыв, как мне тогда показалось, о приличиях. Пройдя мимо них, я оглянулся, но они продолжали настойчиво смотреть в мою сторону. У меня что-то екнуло в груди, остановившись, я вернулся к ним и сразу узнал в них тех самых кыргызов, которых я когда-то встречал в Китае. С тех пор прошло больше 5 лет. «Все-таки не прислушались к моим сомнениям», – подумал я и не ошибся. Они целый час рассказывали мне про свои беды, отчего и оказались здесь, во Фрунзе. Оказывается, их все же сумели пустыми посулами и обещаниями, да и, честно говоря, натуральным обманом заставить вернуться в Кыргызстан. Клялись им не трогать их скот и другое имущество, не вмешиваться в привычный для них уклад жизни. Для переселения им был предоставлен Алайский район Ошской области. На первых порах, около года, они жили так, как им было обещано. Руководил ими тот же болуш Жусупбек. Но со второго года началось принудительное обобществление скота, людей стали насильно записывать в колхозы. Они, конечно, стали возмущаться, сопротивляться, убегать, но их ловили и сажали. «Мы приехали сюда потому, что арестовали нашего болуша Жусупбека и привезли его сюда в КГБ», – с горечью поведали они мне. Чем я мог помочь их горю? Ведь предупреждал же... Оставалось только посочувствовать. Я угостил их в кафе, большее для них я сделать ничего не мог, ибо сам в это время был в опале. Но об этом немного позже.

Будучи студентом третьего курса института в 1947 году, я был принят кандидатом в члены КПСС в Василеостровском райкоме партии г. Ленинграда. Окончил я наш институт в основном с хорошими и отличными отметками. Мне даже было предложено остаться в аспирантуре. Одним из аргументов, по всей видимости, было то, что в истории этого института я был первый выпускник кыргызской национальности.

Запомнился мне наш выпускной вечер 30 июня 1949 года. На него был приглашен знаменитый советский юрист, писатель и киносценарист, лауреат Сталинской премии, участник Нюрнбергского процесса Лев Романович Шейнин, автор знаменитых «Записок следователя» о буднях советского уголовного розыска. Он рассказал нам о том, каким должен быть юрист, о тяжелой работе следователя, прокурора, очень много хвалил генерального прокурора СССР А. Я. Вышинского. Потом я узнал, что в 1949 году он был без объяснений уволен из органов прокуратуры, а в 1951 году арестован по «делу В. С. Абакумова» – бывшего наркома НКВД, затем обвинялся в организации антисоветской группы еврейских буржуазных националистов и содержался в тюрьме на Лубянке. В конце 1953 года он был освобождён из-под стражи и после этого занимался только литературной деятельностью. Значит, не зря он тогда хвалил Вышинского, чувствовал приближение неотвратимой беды.

Прокурорские будни

После окончания Ленинградского юридического института им. М. И. Калинина в июне 1949 года по направлению я прибыл в Прокуратуру Киргизской ССР. Будущие коллеги встретили меня доброжелательно и очень искренне, что тоже отметил бы как крайнюю редкость для наших дней. Я сразу же был назначен в центральный аппарат на должность прокурора отдела по надзору за милицией и МВД Киргизской ССР. Отношение ко мне, как к молодому специалисту, со стороны прокурора республики А. Я. Романова было, я бы сказал, очень хорошим. Для жилья мне предоставили однокомнатную квартиру барачного типа, что во время советского и хронического дефицита во всем было сверх всякой награды.

Ребята, о которых я писал выше, приехавшие после окончания Алма-Атинского юридического института, тоже были хорошо встречены и трудоустроены: Сагынбек Алымкулов и Рафик Тургунбеков работали в Ошской областной прокуратуре, Шамши Бердалиев устроился на работу в судебных органах, а Асанжан Агибетов сразу был назначен прокурором Первомайского района города Фрунзе. Затем он стал заведующим административным отделом Фрунзенского обкома партии и, наконец, инструктором ЦК КПСС в Москве. Причину его стремительного роста по служебной лестнице люди объясняли тем, что его родной дядя был вторым секретарем Фрунзенского обкома партии. Но вскоре произошли какие-то события, неожиданно прервавшие его карьеру. Нет сомнения, что его готовили на роль первого секретаря ЦК КП Киргизии, но что-то там не срослось.

Нас, молодых специалистов с высшим юридическим образованием, а таковых в республике в действительности было очень мало, обязывали одновременно с основной работой вести педагогическую работу во Фрунзенской двухгодичной юридической школе. Я читал студентам курс лекций по истории государства и права СССР.

Однажды в 1951 году меня вызывает прокурор республики Романов и говорит: «Приказом прокурора СССР снят с должности прокурор Таласской области, старший советник юстиции (соответствует званию полковника – К.К.) Шайхудинов. Вместо него назначен Абдыкеев, но прежний прокурор вот уже месяц отказывается передать дела, печать, ключи. Ты в нашей системе человек новый, прошу тебя поехать в Талас. Разъясни, убеди Шайхудинова передать дела. Обещаю предоставить ему работу в аппарате прокуратуры республики и жилье в городе Фрунзе».

Я приехал в Талас. В прокуратуре встретился с Шайхудиновым и Абдыкеевым. После продолжительной беседы уговорил его исполнить приказ. На прощание Шайхудинов показал мне своих семерых малолетних детей и больную жену-домохозяйку, которые жили тут же во дворе прокуратуры, и сказал, что в его несчастьях отныне буду повинен я, так как именно я принудил его сдать дела. Мне было действительно очень жаль его, но что я мог поделать?

Через какое-то время Шайхудинов со своей многочисленной семьей приехал во Фрунзе и поселился в однокомнатной квартире рядом со мной. Устроился работать прокурором отдела общего надзора. Встречаясь со мной, упрекал меня за свое теперешнее бедственное положение. Я же в ответ говорил ему, что благодаря мне он еще легко отделался, ведь время массовых репрессий еще не прошло.

Из книги воспоминаний
Карпека КУРМАНОВА
«Исповедь юриста»

16 мая 2013 г.