Александр ГУЩИН: «Постсоветское пространство всегда было и будет в фокусе внешней политики России и ее приоритетом»

Интервью с экспертом Российского совета по международным делам, доцентом РГГУ Александром ГУЩИНЫМ.

– Г-н Гущин, какими последствиями для России, по-вашему, может обернуться очередной пакет американских санкций?

– В первую очередь хотел бы отметить, что, безусловно, новые санкции последуют. Конечно, многое будет зависеть от довыборов в Конгресс в ноябре, но вне зависимости даже от их итогов в большем или меньшем объеме санкции будут. Позволю в этой связи не согласиться с рядом наших международников, которые считают, что у США нет стратегической линии в отношении России. Конечно, в том аспекте, что в США наблюдается серьезная разбалансировка политического класса, что приход Трампа никак не был запланирован ведущими кланами – представителями, прежде всего, торгово-финансовой элиты страны, они правы. Стратегическая же ситуация в последнее время складывается далеко не так хорошо, и тешить себя надеждами, что в Вашингтоне нет единой линии, все же было бы излишне оптимистичным. Если посмотреть на все практические решения, то по всем направлениям мы видим усиление конфронтации, начиная от планов размещения военной базы США в Польше, до ситуации в Сирии; вокруг иранской ядерной программы, с точки зрения рисков нарушения правовых режимов договоров об ограничении различных типов вооружений. Давайте смотреть на то, что реально есть, а не надеяться на очередной саммит, за которым, как правило, не следуют практические результаты. Санкции заметно усилены и затрагивают как крупнейшие фигуры, так и ведущие компании российского бизнеса. Все это ставит перед российским политическим классом довольно серьезные задачи. И в условиях, когда в российском общественно-политическом дискурсе есть различные, порой полярные мнения о том, как жить в новых условиях, многое будет зависеть от того, в какой мере будет обеспечена внутриполитическая стабильность и стабильность в экономике. В последнее время наметились тенденции к нарушению баланса в этих сферах. Этим готовы воспользоваться те, кто ценой односторонних уступок надеется выторговать преимущества, не понимая или делая вид, что не понимает того, что в этом случае ни о каких более или менее равноправных договоренностях не может быть и речи. Крымский консенсус и общественный подъем, который действительно был на пике в 2014-2015 годах, многие воспринимали в российском обществе не как самостоятельный акт в отрыве от стратегии развития, а как индикатор системных изменений... 

Но оказалось, что он, приведя к постулированию суверенитета и первоначальному обозначению красных линий на внешней арене, не стал катализатором ожидаемых трансформаций: экономической, социальной, информационной и антикоррупционной политики. К сожалению, пока, действительно, ключевые проблемы обеспечения экономического роста, преодоления неравенства, неравномерного развития регионов решаются недостаточно быстро. Но можно ли все эти проблемы решать сейчас и напрямую ли они зависят от российско-американских отношений? Все наши проблемы нужно решать, вовсе не рассчитывая на разрядку. Налаживание отношений с США является одним из желательных, но вовсе не является обязательным и необходимым условием для того, чтобы обратиться к собственным проблемам и начать ими заниматься. Поэтому тезис о том, что нам надо заняться внутренними делами, вовсе не противоречит тому, что у нас может быть активная внешняя политика и даже конфронтация с США. Конечно, легче всего можно сказать, что Россия допустила тоже немало просчетов на постсоветском пространстве, и действительно, вероятно, такая оценка не будет далека от истины. Это касается как налаживания диалога по линии мягкой силы, так и привлекательности социально-экономического российского проекта, который, развиваясь по либеральным лекалам, стал по сути ухудшенной копией. Он не дал того импульса, который мог бы быть привлекательным для соседей в большей степени, чем то, что мы видим сегодня. Но уверен, что даже при таком положении нам удалось создать реально функционирующий, хотя и не без проблем, интеграционный блок. А последние события с подписанием конвенции по Каспию наверняка удивили тех, кто заявлял о том, что Россия не может договориться с соседями. Наше заблуждение порой заключается в том, что мы подходим к категории российско-американских отношений как к ситуативному конфликту, который якобы мы начали в 2014 г. и который мы в силах закончить. Конечно, никто не может призывать к конфронтации с ведущей державой мира, но трудно быстро ответить на призыв некоторых экспертов – «не усугубляйте российско-американские отношения», чтобы не поступиться интересами России. Такого призыва недостаточно. Нужно еще и желание другой стороны выстроить более или менее равноправное партнерство, а этого пока вовсе не просматривается. Напряжение в отношениях России и США началось вовсе не сейчас, а с середины 90-х годов. А после мюнхенской речи Президента России фактически нынешняя ситуация был предопределена. Постсоветское пространство и Украина особенно стали полем реализации этой конфронтации. Россия здесь проводила политику действительно не всегда адекватную стоящим вызовам, не сумев в полной мере воспользоваться своими историческими и цивилизационными преимуществами. Но это вовсе не означает, что нужно вернуться к политике начала 90-х. В этом контексте представляется, что излишняя ситуативность, ориентация на персоны и ожидание того, что с приходом того или иного президента в США изменится отношение к нам, вряд ли оправданны. Очень важным является в этой связи дальнейшее выстраивание отношений с Европой. Несмотря на все проблемы в наших отношениях, в какой-то степени пусть и в ограниченном виде, Европа способна оказать влияние на минимизацию влияния американских санкций. Убежден, что вне зависимости от того, на какие тактические уступки мы можем пойти, новая нормальность – это как раз напряженность в российско-американских отношениях, проявляющаяся, в том числе, на постсоветском пространстве. Вопрос сегодня заключается в степени этой напряженности и в том, способны ли мы жить в этом режиме или нет. Если исходить из современной либеральной экономической модели, не учитывающей новые реалии, в том числе и тенденций мировой экономики и международных отношений, то вряд ли.

В этой обстановке кто-то может подумать, и это постоянно внедряется в общественное сознание, что можно уступить в каком тактическом вопросе и получить общую разрядку. Но проблема в том, что наш «партнер» хочет вовсе не разрядки и нацелен на коренное переформатирование внешнеполитического курса страны, не желая не просто признавать зоны интересов России, но и возможность самого факта проведения независимой внешней политики. Нам любят говорить о том, что территории в современном мире не так важны, что все решает экономика. Но, извините, когда на той или иной территории появляется позиционный район ПРО или военные базы, то эти территории становятся очень даже важными. А последние события вокруг Украины и очень ограниченная возможность европейского бизнеса повлиять на санкции показали, что экономика и тем более транснациональные ее субъекты вовсе не тотально доминируют и далеко не тотально определяют политику государств в полной мере.

– Тема предоставления автокефалии для Украины находится в эпицентре внимания всех ведущих СМИ. Могли бы вы выразить своё мнение по данной теме?

– Можно много рассуждать о каноничности того или иного решения, но думаю, это лучше отставить для спора богословов. Для меня же проект автокефалии осуществляется с очевидной геополитической и глобализационной составляющей. В конечном счете это проект минимизации ментального и духовного влияния России на Украине и на постсоветском пространстве в целом. Ясно, проект курируется не только и не столько вселенским Патриархом Варфоломеем. Он и Фанар в целом скорее выступают в роли передового отряда. Последние поездки Филарета и приезд личных экзархов Варфоломея из США и Канады в Украину это только подтверждают. Предпринимается попытка реформирования православия и придания ему некоего модерного типа, и это в перспективе может коснуться не только Украины. Все, что происходит сегодня с церковью на Украине, имеет не просто каноническое, но и политическое значение. При этом полагать, что Варфоломей действует по собственной инициативе, было бы наивно. Думаю, тема Томоса об автокефалии украинской православной церкви по замыслу П. Порошенко и его политтехнологов должна стать одной их важнейших в ходе предвыборной кампании по выборам президента Украины. Это вполне укладывается в ту триаду, которую предлагает П. Порошенко, а именно: «армия, язык, вера». Порой назначение экзархов Константинопольского патриарха в Киев описывается в духе подготовки к предоставлению автокефалии Украинской православной церкви Киевского патриархата с последующим присоединением к ней приходов УПЦ Московского патриархата и Украинской автокефальной православной церкви. Симптоматично, что лидер УПЦ КП Филарет (М. Денисенко) был с визитом в США и выступал в «Атлантическом совете». Между тем, на мой взгляд, говорить о том, что открывшийся синод в Константинополе приведет к дарованию Томоса сторонникам Филарета, которые по сути раскольники, было бы преждевременно. Думаю, это более длительный процесс. Под предлогом урегулирования конфликта представители Константинопольского патриарха на Украине, вероятно, будут формировать новую самостоятельную церковную структуру под экзархатом Константинополя. Вероятно, по мнению Константинополя, только после формирования на Украине новой легитимной церковной структуры под управлением Константинопольского патриархата можно будет ставить вопрос об предоставлении ей Томоса об автокефалии. Для этого Фанару, вероятно, нужно проводить собор из представителей УПЦ КП, УАПЦ и автокефалистски настроенной части УПЦ МП, которая хоть и не так многочисленна, но тоже существует. В любом случае постановка сегодня вопроса о Томосе – это не шаг к преодолению раскола украинского общества, а просто попытка перенести его линию, условно говоря, несколько дальше на восток. Однако она, принимая во внимание, вероятно, разные позиции поместных церквей по вопросу об автокефалии украинской православной церкви, угрожает стабильности во всем православном мире.

– Влияние России на постсоветском пространстве неуклонно сокращается, считают в определённых кругах политологического сообщества. Какой точки зрения придерживаетесь вы? Одним из влиятельных игроков в Средней Азии стал Китай. Может ли регион стать ареной противоборства России и КНР за геополитические интересы в регионе?

– Прежде всего, давайте определимся с термином «постсоветский». Распад Союза действительно стал крупнейшей геополитической катастрофой. Тем не менее распад СССР в наши дни следует воспринимать как данность. В реальности же, когда мы говорим о постсоветском пространстве, несмотря на многочисленные интеграционные проекты, форумы, двусторонние форматы, мы по-прежнему главным образом воспринимаем его как географическое пространство, но не как единое политическое или экономическое. Сам термин «постсоветский» мы употребляем скорее по инерции, за неимением ничего лучшего. По сути, различия между частями некогда единого советского пространства настолько велики, что трудно выделить какие-то общие черты между такими странами, как Туркменистан и Молдова, за исключением факта вхождения этих ныне независимых стран в качестве союзных республик в состав СССР. На первый взгляд может показаться, что термины – вопрос не самый важный, но на самом деле, при всей их условности, постсоветского в жизни региона остается все меньше. Это связано с окончанием периода становления независимости, с взрослением политических элит, со сменой поколений, а также с тем, что противоречия между самими странами постсоветского пространства не только далеки от своего разрешения, но наблюдается появление целого ряда новых конфликтных зон. Безусловно, они во многом тоже появляются не на пустом месте и связаны с советским и даже имперским наследием. Но при всем этом они носят порой и современные черты. Кроме того, важен и фактор потери ментальной общности, когда общее прошлое при всей важности исторической памяти вряд ли может стать определяющим фактором, сдерживающим распад региона. Распад регионального единства во многом был вызван и внутренними процессами. А именно тем, что новые национальные элиты не были готовы обеспечить субъектность своих стран в международном контексте. Они метались между внешними центрами силы либо же добровольно уходили в изоляцию, используя свою энергоресурсную базу ради удержания власти. Более позитивные примеры многовекторной политики, например, Казахстана, тоже имели место. Тем не менее и в этих странах социальная ситуация под влиянием глобального кризиса, внутренних диспропорций, непотизма не такая простая. Конечно, роль русского языка, фактор экономической привязки к России не только по причине высокой доли товарооборота, но, к примеру, и по причинам миграционного характера все еще являются важным элементом, скрепляющим страны с Россией. Но это скорее именно связь с Россией. Если же говорить о связях между другими странами, то если не брать во внимание некоторых соседей, в целом можно говорить о распаде постсоветского пространства и разделении его на западную часть, Южный Кавказ и Центральную Азию. Если же говорить о роли России, то она по сравнению с 90-ми годами несколько снизилась, но лишь в той степени, в какой в регион пришли внерегиональные акторы. Однако говорить о вытеснении России я бы не стал. Россия играет важную роль в ЕАЭС и ОДКБ, работает в рамках миротворческих форматов по урегулированию целого ряда национально-территориальных конфликтов, активно развивает двусторонние отношения со странами Центральной Азии. И несмотря на бурное проникновение в регион Китая, Россия продолжает оставаться важнейшим торговым партнером для стран региона. Наконец, Россия и Беларусь взаимодействуют в рамках Союзного государства. Так что я бы определил позиции России как постепенное сокращение общего влияния, которое тем не менее в отдельных географических, интеграционных, миротворческих и прочих сегментах вовсе не имеет тенденций к минимизации. Поэтому говорить об уходе России из региона не стоит. Постсоветское пространство всегда было и будет в фокусе внешней политики России и ее приоритетом. Конечно, применительно к той же Центральной Азии Россия будет в какой-то степени конкурировать с Китаем, как в экономической сфере, так и по линии, например, мягкой силы. Сегодня Китай заметно превосходит Россию по объему инвестиций в регион. Но я не думаю, что потенциально возможен серьезный конфликт, тем более, принимая во внимание геополитческую составляющую в мировом контексте. Хотя допускаю, что определенным кругам на Западе хотелось бы столкнуть Москву и Пекин, в том числе в Центральной Азии. Помимо огромных инвестиций и большого торгового оборота, Китай для региона важен и тем, что не оказывает пока серьезного открытого влияния на политические системы с целью их кардинального видоизменения, хотя теневое и скрытое влияние, конечно, есть. Безусловно, Китай в последнее время усиливает не только экономическое проникновение в регион. Все это, принимая во внимание тот факт, что Пекин по-прежнему делает ставку на двусторонние форматы, ставит очень много вопросов относительно того, насколько удачным будет соприсутствие в регионе России и Китая. Однако думаю, если лидеры региона сохранят политику многовекторности и уравновешивания влияния внерегиональных игроков, то китайское влияние, хотя и будет усиливаться, не приведет к отрытым силовым формам. И здесь очень важен вопрос, насколько России удастся поддерживать и укреплять свои позиции как главного гаранта безопасности региона. Разумеется, следует принимать во внимание и факт опасений местных элит перед лицом активного китайского проникновения.

Беседовал Эрик ИСРАИЛОВ

11 октября 2018 г.